Всемирный следопыт, 1929 № 10 - Страница 28

«Это папагай…»

«Дело не сложное войти в клетку», — думалось мне. Но однажды, желая получше рассмотреть филинов, я перешагнул через проволоку и, нагнувшись, приблизил лицо к решотке. И вдруг филин с каким-то особым свистом устремился на меня и вонзил клюв и когти в решотку рядом с моим лицом. Я испуганно отпрянул назад. После этого случая я стал относиться с большим уважением к моему невзрачному покровителю-сторожу.

О времени его появления, вернее о наступлении трех часов, я научился узнавать по зверям. Первыми начинали волноваться орлы. Вытянув шею, расправив крылья, они громко клохтали. Волки нервно бегали по клетке. Более сильный отгонял слабого в глубь, стараясь занять место у решотки. Но занятнее всего были лисы. В глубине их клетки вертикально поставлены стволы деревьев с ободранной корой. Один из этих стволов дважды, в середине и у самой крыши, разветвляется, а в самом низу имеет выступ от отрубленного сука. Этот ствол и служил лисам своеобразным наблюдательным пунктом. Поочередно вспрыгивали они по уступам до самой крыши и там, навострив уши, с горящими глазами застывали неподвижно в ожидании появления сторожа. Иногда на стволе размещались сразу три лисицы. А в это время четвертая — ручная — лихорадочно бегала вдоль решотки, отгоняя товарок зубами. В клетке она была диктатором — храбро бросалась к сторожу, хватала лучшие куски и быстро прятала их в нору.

Лисы едят жадно, постоянно дерутся и при этом хрипло тявкают друг на друга. Насытившись, они ложатся спать, свернувшись клубочком, уткнув нос в пушистый хвост.

При появлении экскурсии я уже предугадывал коварный стереотипный вопрос руководителя.

— А как вы думаете, граждане, — растягивая слова, спрашивал он, — для чего лисе нужен такой длинный пушистый хвост?

— Заметать следы, — быстро и убежденно отвечали обыкновенно посетители.

— Попробуйте взять метлу и замести на снегу ваши следы. Что у вас выйдет? — И следует объяснение о том, что лиса пользуется во время бега хвостом как рулем на поворотах и что он служит ей одеялом во время сильных морозов, согревая самую чувствительную часть тела — нос, то-есть сохраняет ей необычайно острое обоняние, в котором она так нуждается в борьбе за существование.

У клетки с лисами, я увидел однажды необыкновенного человека. С виду это был самый заурядный человек. Небольшого роста, лет пятидесяти, рыжеватый блондин, в пенснэ, в обыкновенном пальто и каракулевой шапке. Он долго молча смотрел на лис и вдруг обратился ко мне с вопросом:

— А скажите, гражданин, что это за зверь?

— Лиса, — недоверчиво ответил я, полагая, что посетитель шутит.

— Лиса! — изумленно воскликнул он. — Так это лиса!

И поправив пенснэ, он нагнулся к клетке и стал внимательно разглядывать лис, приговаривая вполголоса: «Так это лиса…»

Мне посчастливилось: я встретил человека, никогда не видавшего лис.

Впрочем это не единственный курьез. В отделении была свободная клетка. Не помню почему, в нее поместили черного грифа. Однажды мимо проходила с внучком старушка в платочке.

— Бабушка, это кто? — спросил внук.

Находчивая старуха нагнулась к клетке, внимательно осмотрела видимо незнакомую ей птицу и вдруг ответила:

— Папагай.

— Это глиф — цольный глиф, — наставительно поправил возмущенный сторож.

И растерявшаяся старушка быстро зашагала вдоль клеток, не останавливаясь больше для ответов на вопросы внука.

В другой раз в помещении антилоп вошла хорошо одетая женщина, ведя за руку мальчика лет шести.

— Мама, это кто? — воскликнул ребенок, увидев зебру.

— Это? Это тигр, — ответила мать и потащила ребенка дальше.

Обернувшись, она заметила мое удивление и поправилась:

— Ах, нет! Это зебра.

* * *

Любопытна была работа с филинами. Нужно сказать, что они произвели на меня необычайное впечатление. В яркий солнечный день я остановился перед их клеткой. В глубине, на перекладине неподвижно сидели четыре огромных ушастых филина. Глаза их были закрыты. Ветер играл пушистыми перьями.

«Чучела», — подумал я и вспомнил, как в детстве часами простаивал перед витриной охотничьего магазина, любуясь выставленным чучелом филина.

Но нет, я ошибся. Чучела двигали ушами, как лошади, порознь и вместе. Один из них вдруг открыл большой круглый оранжевый глаз, уставился на меня и снова зажмурился.

Спящие филины.

Такую же ошибку сделал я в другой раз, но уже в помещении террариума. Есть такая змейка, носящая громкое наименование «степного удава», величиной с небольшого ужа. Поровнявшись с ней, посетители обыкновенно презрительно восклицают:

— Ну уж и удав! Какой он маленький!

Этот, с позволения сказать, удав так неподвижно висит на тоненькой веточке, что долго нельзя уловить в нем ни малейшего признака жизни.

— Как вы думаете, это чучело? — обратился я к стоявшему рядом рабочему.

— Эх, товарищ, — укоризненно ответил тот, — потому и зоопарк, что здесь все живое. — И, нарушая правила, он стукнул пальцем по стеклу. К моему стыду змейка задвигалась…

С поднятыми кверху ушами филины, как четыре зажженные свечи, так и проторчали на перекладине во все время моей работы. Лишь однажды один из них сдвинулся с места, да и то для того, чтобы броситься на меня.

Рисовал я перед другой клеткой немного подальше. В ней было десять филинов разных пород. Среди них выделялся красавец, если не ошибаюсь, туркменский филин. Приземистый, с длинным пушистым оперением беловато-охристого цвета, весь в черных крапинах, он всегда сидел на виду, вызывая восклицания восторга у посетителей.